Сказание о Константине

VII. ФИЛОСОФИЯ ЖИЗНИ

Мир не с нами, а в нас, потому не сулит нам в грядущем прощенья,

Но творим его и покоряем, врата и уста отворив, мы.

Константин Михеев

Не напрасно называет себя Поэт — «Закройщик высоких материй».

Он — мыслящий поэт, мастер интеллектуальной поэзии. Он размышляет о главных проблемах, над которыми задумывалось человечество с первых дней Творения. Бытие, Время, Человек, Жизнь и Смерть, — вот далеко не полный перечень объектов внимания Константина Михеева.

Обзор его высказываний на эти темы может составить систему, в центре которой — Человек. Все философские вопросы решаются Поэтом по отношению к Человеку, рассматриваются сквозь призму его восприятия и оцениваются в зависимости от того или иного влияния на его жизнь и судьбу.

Состояние духа К.М. (и определяемое им мировоззрение) подобно типичному состоянию атмосферы в нашей стране: бóльшей частью облачная с прояснениями (или без таковых) погода, моросящие осадки и дожди. Заметим: эти явления нередко упоминаются в стихах Поэта. Он — истинный сын своей родины. Вдохновение обычно приходит к нему ночью, под шум ветра и стук дождя, а порой под треск грома и вспышки молний. Его стихи созвучны явлениям природы — в них много метафизической грусти и рокового трагизма, но, как просвет в тучах или блеск молнии, возникает завершающая мысль — о торжестве Истины и Справедливости.

Ведь Мировое зло неотделимо от Добра. Это , по сути, одно и то же, надо только посмотреть с двух сторон. Вот убийственный аргумент: что является величайшей ценностью для человека? — Несомненно — жизнь. И в то же время можно понять того, кто говорит: «Жизнь — ужасная штука» (П. Сезанн).

О чём бы ни пел Поэт — он поёт о жизни, а стало быть, обо всех нас.

Теперь по существу. Начнём с вопроса: что такое Мир? Современная наука установила: определить это понятие невозможно, так же, как и понятия Времени и Пространства. Однако, Константин Михеев верно схватил суть проблемы, говоря о наполненности мира активным движением, деятельностью и созидательной мыслью:

Этот мир — не наважденье,

А боренье и гаданье.

Кроме того, Поэт категорически утверждает субъективность этого понятия:

Мир не с нами, а в нас.

Невольно вспоминается:

Я вижу, слышу, счастлив.

Всё во мне. (И. Бунин)

С такой же гениальной простотой решается проблема Времени.

Поэт его очеловечивает: «Мстительное, мелочное время».

Так же поступает он с Вечностью:

Вечность, словно пуля, тоже дура.

Для человека вечность — не есть покой. Она — ярмо и ноша. Чья ноша? Конечно, человека. Но если оставить в стороне эти антропоморфные образы — Константин Михеев присоединяется к древней, как мир, аксиоме:

Быть может, время — только повторенье,

и ничего переменить нельзя.

Вспомним Экклезиаста:

«Что было, то и будет вечно,

и нет нового под Солнцем» (пер. С. Аверинцева)

И ещё в том же духе:

Кончено всё. Но начнётся всё сызнова,

с круга кочуя на круг. ( К. Михеев)

Знание истории мировой философии внушает Поэту скептическое отношение к проблеме Бытия:

Земное — лишь сумятица апорий,

Небесное — лишь повод для острот.

Поэтому и вырываются у него горькие слова: «Конечный позор бытия».

И снова вспомним Александра Блока:

Как страшно всё! Как дико!

— Дай мне руку!

Товарищ, друг! Забудемся опять.

Что же такое жизнь человека? — «Самая опасная зараза».

И ещё: «…невольная аскеза / в объятьях неизбежного греха».

Много раз возвращается Поэт к мыслям о греховности человеческого рода.

И только грех угадан

и дан тебе как дар, наверняка.

…

Грех — это только повторенье

того, что вызубрил отлично.

У греха бывают разнообразные лица и одежды: одно из них — ложь.

Лгут наугад и фарисей, и киник.

Нет веры людям, веры нет словам.

Поэт испытывает отвращение к человеческим слабостям, причисляя их также к грехам: «и брызжут слизью гнев, тоска и лень».

Сюда же относится «сон разума»:

Мы в потёмках сознанья бредём, как зверьё…

Эти строчки написаны о древнем народе — лестригонах, но ведь всякое слово Поэта можно (и нужно) понимать как иносказание о нашем мире и нашей жизни. Да, жизнь эта ещё далека от совершенства:

Понимаю: путь твой страшен,

не тобой твой жребий брошен.

Но Поэт убеждён: человек не вправе отвергнуть жизнь, данную ему даром (от Бога). И не желает он забвения, не выпьет он сок Лотоса, уносящий печали.

Довольно! Эта участь для другого,

а мне оставьте горесть, гнев и гарь.

Поэт принципиально отвергает «слепую скверну прекрасного бесплодия».

Он с готовностью принимает тяготы и радости своей судьбы.

Что может быть мучительней и слаще

самим собою избранных оков?

Вот и решение задачи:

"…Отвергнись себя и возьми крест свой и следуй за Мною." (Лк 9:23)

А иногда Константин Михеев впадает в некое состояние восточного транса:

Бесследно кануть — в Лету ли, в толпу ли — 

Не всё ль равно? — Таков и наш удел.

Впрочем, окончательный вывод из этих невесёлых размышлений твёрд, как боевой приказ:

Я был, я есть, я буду.

У Константина Михеева высоко развито гражданское чувство; он понимает необходимость закона для нормальной жизни общества.

Человек — корабль в море.

Он не может без кормчего.

Тем более страдает он, видя повсеместно беззаконие:

Ни конца, ни начала — 

повсюду разлом и разрыв.

И это — всегда и во все времена.

Вне чисел, прорицаний и законов

Вершатся суд, соитье и разбой.

Может быть, это беззаконие — осуществление извечной мечты о свободе?

Нет! — отвечает Константин. Человек познаёт свободу только во сне.

Сон — это только пробужденье, Освобождение от яви.

Поистине нужна свобода мысли и гражданская смелость, чтобы начертать своей рукой выражение «смрад свободы»…

Юноша Константин, гуляя по садам философии и теологии, сделал свой свободный выбор:

Но всё-таки и мы — подобье Божье.

Мы Им, Искариот, сотворены.

Этим всё сказано. DIXI .

Вместо заключения

Философию Константина Михеева не назовёшь оптимистической и «позитивной». Критика его сурова и нелицеприятна. Он видит мир отнюдь не через розовые очки. В его глазах человечество составляет единый континуум — «все люди братья», и мысли, и грехи, и проблемы у них — как ветви на одном дереве — Дереве Жизни.

Создатель вложил в душу Поэта отвращение, доходящее до страсти, ко всему безобразному и ужасающему, грязному и грубому. Вместе с тем он высоко ценит красоту в произведениях природы и проявлениях Духа — в Слове, Свете, музыке…

Да, критика человечества в Слове Поэта сурова, но ведь народы нуждаются в пророках, обличающих зло, подобно тому, как юноша нуждается в наставлениях любящего отца, прибегающего порой к наказаниям.

Современный поэт, критикующий реалии нашей жизни, выполняет полезную работу санитара. Ведь не боялся «лучший, талантливейший поэт нашего времени» признаться:

Я, ассенизатор и водовоз,

Революцией мобилизованный и призванный…

И всё же главную заслугу Константина Михеева перед искусством поэзии я вижу в том, что его произведения — истинная поэзия, — они поэтичны в высшем значении этого слова, в них нет ни капли прозы. Константин Михеев ещё раз подтвердил: «Художники думают иначе, чем мы, когда сочиняют свои произведения. Художественную литературу стóит читать хотя бы поэтому» (Б. С. Мейлах). Современное литературоведение использует методы философии, психологии и точных наук для исследования творчества поэтов. «Мы нуждаемся в философии лирической поэзии: я думаю, что можно сравнивать лирическую поэзию с теоретической физикой» (Американский русист Бретт Кук, ЛГ №44, 2013).

Можно было бы написать о поэзии Константина Михеева ещё очень много и белее углублённым методом. Думаю, что это дело недалёкого будущего; пожелаю грядущему исследователю успеха в этом нелёгком и увлекательном труде.

Л. Миронова,
05.12.2013